Литература

Чтобы говорить о том своеобразном ощущении, которое возникает у меня всякий раз, когда мне случается ходить без обуви, я должен прежде всего оставить в стороне всякое «общее мнение» на этот счёт. Европейская цивилизация успела породить как минимум два таких стереотипных мнения: первое – что босиком ходить неприлично, тем более в «культурном обществе» (обыкновенно это истолковывается как требование чистоплотности), и второе – что ходить разутым полезно (в целях закаливания организма, для массажа биологически активных зон на подошвах и т.д.). Оба стереотипа (даже если не задаваться вопросом об их первоначальной справедливости) оставляют чувство не вполне здорового привлечения внимания к тому, протекание чего, в сущности, могло бы быть само собой разумеющимся. Ведь в странах с тёплым климатом и менее развитой «цивилизацией», где для большинства людей обычное дело ходить босыми даже по городу, никому и в голову не придёт придавать отдельную значимость самому этому факту – как нам, скажем, не приходит в голову задаваться вопросом, полезно или нет, прилично или нет обходиться зимой без перчаток.

Коль скоро, однако, человек всю свою жизнь или большую часть жизни ходит босиком, он, вероятно, вряд ли окажется способным заметить в этом обстоятельстве что-то интересное или значительное. Лишь только новизна ощущений способна открыть для человека (возможно, искусственно) сами эти чувства как бы с новой стороны – как достойные специального внимания. Ведь случилось так, что подошвы ног давно утратили для нас значение специфического органа осязания, какими они являются для человека просто по самой его «природе».

Так что же, в самом деле, такого нового и необычайного могут дать нам, привычным к обуви, ощущения наших подошв, оставленных вдруг босыми? И если дело тут не ограничивается одним лишь физическим «удовольствием» или «неудовольствием», то какое новое понимание может тогда для нас открыться? Для ответа на этот вопрос прежде необходимо сказать, отклонившись от темы, пару слов о самом существе человека в качестве понимающего.

Существо человека в его конкретном «сиюминутном» существовании есть прежде всего открытость – на пределе – всему существующему. Человек, скажем так, уже не просто существует наряду с прочим существующим, но он существует как собирающий – через «собирание» особым образом всего, что «дано» ему как существующее. Говоря языком философов, человек суть «исходный» синтез для… Но нужно ещё учесть, что в понятии «синтез» мыслится всё-таки одно только прямое, непосредственное существование, наличие этого синтеза. А человек существует лишь, так сказать, a posteriori: как собирание – через собирание – в самом собирании существующего. Образ же подобного собирания и назван нами «открытостью». (Если угодно, это одно из возможных определений философски (не психологически) понимаемого сознания.)

Было бы нелепым занятием «внутри» самой открытости производить качественное разделение: это – открытость тому-то, это – другому и т.д. Человек с самого начала вступает в существование как единая открытость множественному существующему, а значит любое существующее, относясь к открытости, относится к человеку одинаково, а именно – как к собирающему. Попросту говоря, любой опыт жизни (как самый поток непосредственного ощущения, переживания, любви, мышления, понимания… так и вся целостность твоей личной судьбы) в одинаковой степени предполагает «предпосланным» чувство жизни, как самого по себе присутствия в собственном, «личном» существовании. Это и есть сама открытость.

Уже сам факт «трансцендентальной» единственности себя фактически «гарантирует» для человека единство всего мира. Любое же «частное» ощущение или переживание, вливаясь в открытость, обладает способностью поставить человека – «рефлексивно» – перед лицом этого единства «всего» и дать новый импульс к самоощущению единственности самой возможности открывать. Широта и однородность открытости всецело определяются интенсивностью присущего человеку ощущения себя как себя, ощущения неповторимости и, я бы даже сказал, праздничности своего обнаружения в своём существовании. Или, говоря иначе, – всё возобновляющегося самоцентрирования всего своего опыта, собирания себя в себе. Непосредственное чувство себя тогда, получается, как бы ставит себе на службу любое действие, способное объективировать эту непосредственность, т.е. способное в некотором роде стать её «отражённым», «объективированным» символом.

И если человек, разувшись, ступает босиком по траве или по песку, по тёплой земле, по асфальту, – так я это ощущаю, – то каждый его шаг, можно сказать, подтверждает перед ним, а точнее даже раскрывает для него в ощущениях его босых ног само его присутствие в собственном существовании. Причём это уже не просто сумма каких-то осязательных восприятий или чисто физиологическое удовольствие, протекающие как бы «сами по себе», вне «всего прочего», а именно – в «обратном склонении» – само чувство себя, как ощущающего подобные «физические» воздействия. Осязание открытыми миру подошвами делается для человека символом той открытости, о которой велась речь. Босиком поэтому хочется ходить отнюдь не только ради физиологического удовольствия от притока свежих ощущений, и тем более не ради какой-нибудь абстрактной «цели», например закаливания, а лишь затем, чтобы, просто гуляя босиком, через это дополнительное восприятие мира лишний раз интенсифицировать чувство себя и своего бытия, то есть испытать в нём новую открытость своему присутствию в мире и даже как бы овладеть этой открытостью, насыщая её вновь и вновь каждым босым шагом. Чисто эмпирическое освобождение ног от обуви сублимируется к освобождению в этих ощущениях себя к открытости. Ходить босиком, рефлексивно апперципируя это подобным образом – значит интенсифицировать в этот момент своё бытие как таковое, включаясь в движение близости к бытию, и притом бытию собой.

А тебе ведь это беспричинное торжество, праздник любого «теперь» сия секунды: быть!

1 мая 1993